|
||
О
Боре и Мише (сугубо
частные,
личные, не
претендующие
ни на какую
всеобъемлемость
заметки) |
||
|
||
В самые
первые дни
после
случившейся
катастрофы,
меня пару
раз
осторожно
попросили «написать
что-нибудь
про Борю с
Мишей», и это даже
как-то само
повисло в
воздухе: мол,
"так
принято". Но
как писать,
когда мир
рухнул, и
ровно ни в
чем не
видишь
смысла. И
вообще не
видишь
ничего,
кроме этих
двух - умных,
живых,
заинтересованных,
с которыми ещё
вчера
выпивал на
дне
рождения и
обсуждал
теорию
Докинза,
технологию
производства
коньяка или
степень
измеримости
российского
государства
принятым
между нами
аршином. Не
вынырнув
хоть как-то
из
кромешной
тьмы, можно
только
прокричать
что-то
истеричное или
проговорить
неуклюже
пафосное, но они
сами не
одобрили бы
ни истерики,
ни пафоса -
ироничные
умницы без
капли фальши
в характере. У меня не
очень
хорошая, а
главное -
эгоцентричная
событийная
память,
поэтому я
плохо помню,
как
познакомился
с Мишкой, тем
более, что
это был
скорее
процесс, чем
событие, и совсем
не помню,
когда первый
раз увидел
Борю. Году
так в 2004-м у
меня происходила
очередная
структурная
перестройка
лазательной
компании:
ребята, с
которыми я
тогда лазал,
стали
терять
тёплые чувства
к этому
занятию по
причине
отсутствия
взаимности
и
потихоньку
"разжимали
пальцы", но
незадолго
до того, как
они их
окончательно
разжали, к
нам
присоединилась
Майка, степенью
мотивации
замещавшая
троих. Мишка
тогда
активно
скалолазил,
не примыкая
ни к какой
конкретной
тусовке, и мы
нередко пересекались
то на скалах,
то на стенке,
но контакт
ограничивался
кивком
головы в знак
узнавания.
Высокий,
худой
парень с
тёмными,
печальными
глазами.
Деликатен, к
панибратству
не склонен - с
таким
человеком
быстро не
сходишься,
особенно,
когда у тебя
есть пока с
кем лазать.
Не помню, как
именно это
произошло,
видимо,
Мишка тогда
окончательно
остался без
партнёра, а
мы с Майей -
вдвоём, хотя
привыкли
лазать в
компании, но
вдруг
оказалось,
что мы уже "а
ля труа". Для
меня началась
новая,
короткая, но
счастливая
лазательная
эпоха
"Мишка,
Майка и я", и так
продолжалось
года три,
пока этот
изначально
равносторонний
треугольник
не стал всё
явственнее
превращаться
в равнобедренный.
Я оказался
основанием
этого треугольника,
и это было
грустно,
поскольку
вне геометрии
"основание"
такого вот
жизненного
треугольника
- вещь не
только не
обязательная,
но и чувствующая
себя лишней.
Впрочем, мы
ещё довольно
долго
лазали
втроем, пока
не грянули
жизненные
шторма и у
них, и у меня
самого, и не
смешалось
всё в доме
Облонских…
Во всех трёх.
Примерно
тогда,
видимо, я и проник
в
Левиантово
семейство и
там уже познакомился
и с Борькой,
который
присутствовал
в этом
семействе
практически
на правах третьего
брата. С
этими тремя
богатырями
я чувствовал
себя неютно
лишь в одном
аспекте: мне
претила
необходимость
задирать голову
во время
общения, к
чему я со
своими
некогда выше
среднего
ста
восьмьюдесятью
не был приучен.
Когда я
оказывался
в их
компании, я начинал
шарить
взглядом в
поисках на
что бы
привстать и
вообще
предпочитал
общаться
сидя. С
Мишкой,
впрочем,
было чуть
проще: он был
выше всего
на пять
сантиметров
и немного
сутулился. К
сожалению,
мне не
удалось
походить и
полазить,
столько,
сколько
хотелось бы,
ни с Мишей, ни
с Борей –
упущение,
которое мне
уже не восполнить.
С Мишкой я
сходил в
Вади Рам
всего два
раза и оба - десять
лет назад. В
первый свой
выезд мы пролезли
в двойке "Mira Khouri"
на "Тёмной
Башне" и "Mumkin",
и я понял, что
таких
напарников,
как Мишка, - раз
два и
обчёлся, и
нужно за
него
держаться, и
в том же году
мы полезли в
тройке с
Лёшей Полонским
на "Renee Van Haselt"
и славно на
нём встряли -
те самые
пресловутые
"Грабли".
Маршрут
выбирал
Мишка - он хотел
подвига,
чего-то, что
не лазают
каждый день
все, кто ни
попадя, а я
был тогда в
полном раздрае,
и мне было
всё равно
"чем глаза
залить" -
лишь бы
отключиться.
К сожалению,
потом
случилась с
левиантовским
семейством
неприятная
авария в
Вади Рам, и
они надолго
завязали
появляться
в этой
песочнице, а
увлечь
Мишку за
собой в
"настоящие
горы" мне
никак не
удавалось: место,
на которое я
положил
глаз, было
давно и
прочно
занято
Лёшей
Долининым.
Сперва, я
подумал -
ерунда,
отобъю, но
потом
связал имя с
публикациями
на М.ру - тот
самый
Долинин!.. - прислушался
к Мишкиным
рассказам и
понял, что
отбить вряд
ли удастся:
Мишка
крепко засел
в плену у
этой
шведской
снежной
королевы. К
Долинину я
относился
со смесью
ревности и
уважения: он
плотно
держал
Мишку в
своей орбите
- не отщепить
даже на один
сезон, но у Мишки
загорались
глаза, когда
он
заговаривал
о шведском
докторе, а
Мишка же
"плохого не
насоветует".
Пару раз посещала
меня мысль
напроситься
к ним в компанию
- пролезть
троянским
конём, да
самому составить
впечатление,
а там, чем
черт не шутит,
может и
вообще
остаться, но
я так ни разу
об этом и не
заговорил. И
не потому,
что стеснялся.
Мне мешала
географическая
узость и
повторяемость
их
мероприятий,
а иногда и
чисто
технические
проблемы:
например,
каждую зиму
они ходили
"ски-туры", а
я понятия не
имею, что это
такое. Я
последний
раз на лыжах -
по равнине
лет
тридцать
назад
по
юношеской
неразборчивости...
Летом же
они
отправлялись
в
какие-нибудь
европейские
горы: чаще -
Альпы, реже -
Лофотены
или там
Доломиты.
Европа и
невысокие
горы - в тот самый
период,
когда я
рвался на
высоту и
искал
экзотики.
Так и не
сложилось. О
Долинине
Мишка
говорил
много и
часто - подавшись
вперёд, с
горящими
глазами и
расслабленной
улыбкой от
уха до уха - мы
редко вели
домашние
беседы без
бутылки
чего-нибудь
примиряющего
с жизнью.
Иногда он
иронизировал:
Мишка умён, а
потому ему
очевидны
недостатки
даже такого
яркого
человека,
как Лёша. Долинин
меня,
конечно,
сильно
интересовал,
и я нередко о
нём
спрашивал.
Запомнилось,
как Мишка
сказал
однажды в
ответ на
высказанное
мною
сомнение в
реализуемости
очередного
долининского
проекта: "Он
часто берётся…м-м-м"
- Мишка
замялся,
подыскивая
необидные
для друга
слова -
"замахивается
на вещи, которые
нам не по
зубам…" Я
насторожился.
"Но у него
есть
хорошее
качество: он
умеет повернуть
назад, когда
видит, что мы
не тянем". Я
понимающе
кивнул
головой.
Лёшу мне
удалось
наблюдать
только
однажды: он
прилетел из
своей
Швеции на
Мишкин
сорокалетний
юбилей. За
столом было
людно, и Лёша
сидел от
меня на
таком
расстоянии,
что мне было легко
за ним
наблюдать,
но почти
невозможно
участвовать
в общей
беседе. Лёша
был разговорчив
и обаятелен.
При нём была
очень симпатичная
шведская
девушка, но,
даже несмотря
на это,
трудно было
не
проникнуться
к нему
расположением.
Из тех людей,
которым после
первых же
минут
личного
знакомства
легко
прощаешь
любые
заочно
предполагавшиеся
несовершенства.
Мишу
Дрюпина я
знал только по
относительно
недавним
эпизодическим
Мишкиным
застольным
зарисовкам:
они с Долининым,
мол,
наседали на
тихоню-россиянина
по вопросам
внешней и
внутренней
политики
его
государства,
а потом
Мишку
мучила совесть:
во-первых,
двое на
одного – это
нечестно, а во-вторых,
- какое это
нафик имеет
значение на
фоне
заснеженных
стен под
гулкое эхо
от "выбери-закрепи".
С
Борькой
ситуация
была
несколько
иная: лазуном
он был не
слишком
сильным, с
его-то ростом
и весом, но
зато его
легче можно
было завлечь
на "высоту" или
выманить из
Европы. Но
только в
летние месяцы
- когда в
школе
каникулы и
учитель
физики
может
отдохнуть
от учеников
(от физики Борька
не уставал
никогда…). В
отличие от
Мишки,
рафинированного
скалолаза,
Борьку иногда
удавалось
затащить в
какой-нибудь
израильский
каньон: в
свободные
от дежурства
на кибуцном
коровнике
выходные. В
последние
годы,
впрочем, к
разлучницам-коровам
прибавилась
"семья-дети",
но Борька
всё равно
иногда
вырывался,
привнося в
наш аскетичный
походный
быт
неизменный
финджан и
какую-нибудь
качественную
жрачку. Если
бы требовалось
охарактеризовать
Борьку
одним словом,
я бы
предложил
именно это:
«качество».
Качественный
человек, он
любил
качественную
еду,
качественную
выпивку,
искал и
находил качественных
друзей и
качественных
женщин. Меня
всегда
поражало,
насколько
кибуцная
жизнь никак
в этом плане
на нём не
отразилась: он
никогда не
мельчил: не
экономил по
мелочам и,
тем более, - на
друзьях,
несмотря на
скромный
бюджет и
многолетнюю
погруженность
в кибуцную
уравниловку.
Борька был
широк по
натуре –
этому
невозможно
научиться, и,
видимо, это
невозможно
и утратить, в
этом - то ли
крах
социалистической
идеи, то ли её
торжество, - я
и сам ещё не
разобрался.
И, если уж зашла
о том речь - о
широте да
щедрости, - то
само
напрашивается
сравнение:
Борька был
щедр
спокойно и
естественно,
а Мишка -
порывисто и
безоглядно:
безоглядный
бессребреник,
не просто
готовый
отдать по первому
мановению
последнюю
рубашку, но и снимающий
её ещё на
ходу - в
процессе
угадывания
просьбы.
Помню,
собрался я
как-то в Вади
Рам и
вскользь
упомянул о
проблемах с верёвками
- моя, мол, на
ладан дышит,
не знаю, пока… -
договорить
я не успел.
Если бы мне
пришло в
голову, что
кто-то с
готовностью,
не дожидаясь
просьбы,
предложит
приятелю
свою верёвку
в Вади Рам, я в
жизни не заикнулся
бы о своих
проблемах,
поскольку сам
я никогда бы
не
предложил
никому.
Кроме как
Мишке,
конечно,
после того
случая.
Время жизни
верёвки в
мире
песчаника
исчисляется
считанными
маршрутами,
а иногда ты
привозишь
её негодной
уже после
первой
вылазки, поэтому
безоглядное
Мишкино
жертвоприношение
вызвало у
меня такой
столбняк. У
Мишки,
похоже,
напрочь
отсутствовали
те весы, на
которых я,
например,
постоянно
соизмеряю чужие
нужды с
собственными
возможностями
и тот
стоппер,
который
стопорит
порывы не одобренного
весами
великодушия.
У Борьки,
никогда не
терявшего
здравый
смысл и
прикладывавшего
ко всем
событиям
жизни
линейку логики,
эти весы, мне
кажется,
присутствовали,
но
настроены
были на
такие
величины,
что пределы
его
щедрости
мне не
довелось
пронаблюдать… В одной
компании с
Мишкой я так
и не забрался
дальше
Калимноса, а
вот Борьку
удалось заманить
в Исландию -
походное и
даже, в значительной
мере,
автомобильное
мероприятие
с очень
скромной
альпинистской
составляющей.
И это
несмотря на
то, что он
всегда высокомерно
отзывался о
походах,
видимо усматривая
в них
смешение
жанров
«экстрима» и
«матраса». Сам
он
предпочитал
оба жанра в максимально
чистом виде:
либо -
восхождение
со всеми его
мазохисткими
прелестями
и мимолётным
торжеством,
либо – уютная
хижина с
видом на
прошлые
подвиги и
будущие
вызовы и с
посиделками
в
подогретой
ледяным
пивом
душевной
компании.
Тогда, в
Исландии,
мне так и не
удалось
привить
Борьке
любовь к многодневным
походам, но
зато он
приобщил меня
к пиву, от
которого я
всю жизнь до
этого
воротил нос.
День за днём
в
трёхнедельной
поездке по
практически
безалкогольной
стране я
просто
вынужден
был
потреблять
эту пенную
горечь,
потому что
не вести же
интеллигентные
разговоры
на трезвую
голову с расслабленным
и ироничным
собеседником,
настойчиво
отказывающемся
понимать
мой отказ –
так и подсел,
во что
никогда
ранее бы не
поверил. С
тех пор, я не
только пью
пиво, но даже
знаю, что оно
бывает
светлым и
тёмным, и
люблю больше
тёмное, но не
брезгую и
светлым, и
всё это - исключительно
Борькино
влияние. Есть у
меня
друзья-приятели,
с которыми я
куда больше
походил и
поездил, но в
последние годы
я мало с кем
общался так
часто и с
таким
удовольствием,
как с Мишкой
и Борькой: я изрядно
пустил
корни в
семейство
Левиантов:
общие
посиделки,
дни
рождения – у
меня это
мало с кем
получалось
в прошлом, - да
ещё и
регулярные
пересечения
на стенке. Мы
с Леной
знали их
график, но их
склонность
сачкануть
добавляла
интриги: «это
Мишкина машина?»
«Мишкина, -
мятое крыло,
да и нет
сейчас
никого
другого из
«Квалкома»» - я
чувствовал
душевный
подъём и
прилив энергии,
нёсся по
задворкам к
стенке, на
ходу вспоминая
случившиеся
события,
политические
новости и
локальные
сплетни. Стоит
затронуть
интересующую
его тему, и сумрачный
Мишка
раскрывается
и озаряется внутренним
светом:
спорит
азартно,
улыбается
детской улыбкой,
- провисает
верёвка,
тянущаяся к
Борису,
который в
этот момент
сражается с
гравитацией,
помноженной
на его не
среднестатистические
габариты.
Правда,
Мишка не
любит, когда
я обсуждаю
что-либо с
Борей,
поскольку в
этом случае
провисает
уже его
собственная
верёвка.
Мишка не
любит
падать даже
на стенке, я
тоже не
люблю
падать даже
на стенке,
поэтому
прекрасно
его понимаю.
«Боря, кончай
трепаться и
будь со мной...»
- сдавленным,
радражённым
голосом
требует
Левиант, на
что Боря, не
подобрав
верёвку и не
подняв
головы,
добродушно
рокочет:
«всегда - с тобой,
лезь
спокойно
дорогой
товарищ» и,
как ни в чём
не бывало,
продолжает
жаловаться
на школьных
училок, из-за
которых он,
якобы, глохнет
на оба уха,
или хорошо
поставленным
голосом
лектора
расписывать
чудеса
рефракции.
Сам он не
мешает нам с
Мишкой
общаться,
когда лезет,
то ли потому
что сосредоточен
на процессе
до потери
бокового зрения,
то ли потому
что не
намерен
срываться.
Он не
говорит о
том, что не
любит
срываться,
но не
срывается, а
Мишка
говорит – и
срывается,
хотя и не
часто. Но
больше
всего
ненавидит
наши
дискуссии Лена
– и это
несмотря на
то, что они
никак не сказываются
на моей
способности
её страховать.
Я просто
стараюсь
держаться
поближе к
ребятам и
реже
поднимаю на
неё глаза, но
всё держу
под контролем
и потому не
понимаю её
почти
истеричной
реакции на
наше
общение:
всего-то
оторвалась
от земли на
метр, а уже: «ты
меня не страхуешь,
я не могу
лазить,
когда ты с
ними трыньдишь!».
Иногда ей
удаётся
разрушить
нашу беседу,
но чаще я
отбрехиваюсь,
а иногда
угрожаю
закрепить
верёвку
намертво и
уйти к
ребятам
насовсем. Сам я
больше
всего не
люблю, когда
Борька с Мишкой
лазают в
другом
конце зала, я
слышу, что
они
обсуждают
там что-то
интересное,
но не могу к
ним
присоединиться,
поскольку
не могу
отсоединиться
от Лены. Я знаю,
что всё это
нужно
писать в
прошедшем
времени, но
язык не
поворачивается. А как я
завидовал
их
посиделкам
после лазания!..
Они почти
всегда
сворачивались
раньше нас с
Леной, но по
домам разъезжались
позже, и вот
идём мы с ней
к машине, а
они сидят
себе такие
два не
торопливых умудрённых
мужика на
открытом
багажнике Мишкиного
авто - в
правой руке
по жестянке
пива. Дома у
обоих - жены,
маленькие
дети, - спешить,
короче
говоря,
абсолютно
некуда и
незачем, и
они сидят
себе в
состоянии
"хорошо
налазались",
отхлёбывают
из баночек, усмехаются
- а я всё мимо
да мимо,
поскольку не
отправишь
же Ленку
саму, да и
места в багажнике
на третьего
не
предусмотрено.
Но сила-то
притяжения
действует:
Ленка мимо них
практически
по прямой
пролетает, а
я всё больше
по параболе:
сперва с
ускорением
и сильно
отклоняясь
в их сторону,
а потом - с замедлением,
- нехотя
удаляюсь,
выворачивая
голову и
шуточками
перебрасываясь.
Как же не
хватало мне
этого:
присесть к
ним третьим
да так и
остаться - с
пивом, с
приятной усталостью
и
неторопливым
трёпом, не
считая
времени,
лениво, в три
головы
провожая автоматическим
взглядом
проходящих
мимо девиц. Борька -
очень
ровный
человек:
казалось,
торчит себе
невозмутимым
монументом
свободе от
мелочной
суеты, и
жизненные
неурядицы
разбиваются
об этот
монумент,
как волны об
волнорез,
или
обтекают,
как река -
остров, а
Мишка
частенько
выглядел
грустным и
подавленным,
и редко
упускал
возможность
"принять на
грудь" дозу
душевного
обезболивающего,
приводившего
его в то
замечательно
расслабленное
состояние, в
котором, при
встрече, мы
вели с ним
добродушные
циничные разговоры,
охотно
сплетничали
о знакомых
скалолазах -
все наши
общие
знакомые -
скалолазы, -
или спорили
о политике. Я
в этом плане -
такой же
точно
"психически
нестабильный"
товарищ, как
Мишка,
поэтому мне
всегда казалось,
что его
мучает та же
болезнь, что
и меня:
постоянное
чувство
нереализованности,
гнетёт -
воображаемое
ли, реальное -
не важно -
неумение
выгребать
поперёк
течению жизни,
но судя
других по
себе,
конечно,
легко и
ошибиться. Одна из
симпатичнейших
Мишкиных
черт - любопытство
и
способность
увлекаться
отвлечёнными
вещами, не
имеющими
прямого
отношения к
работе и
быту: на моих
глазах (и
хочется
верить, что
не без моей
помощи…) он
увлёкся
биологией и
антропологией:
я приобрёл, в
кои веки,
умного,
настырного
собеседника,
с которым
можно
потрыньдеть
на равных и с
равной
степенью
увлечённости,
обсудить
прочитанное
и поспорить,
сходясь в
главном, но
оставаясь
при своём в
частностях. Сплошь и
рядом мы
обменивались
рекомендациями
- "ты должен
это
прочесть", и
даже, что уже
более
удивительно,
нередко
следовали рекомендациям
друг друга.
Мишка
подсадил меня
на своего
кумира
Докинза, а я
пристрастил
его к
Маркову.
Мишку
всегда
распирало
от желания
поделится
прочитанным
- такое
понятное
мне самому
чувство, - но
не ко всякому
же
знакомому
подкатишь с
возгласом "а
ты знаешь,
что у
Докинза…" -
ещё до
"здрасти" и
до
рукопожатия.
Вот ещё к
Борьке
можно было
так
подкатить, и -
да, Ося, я помню
- к тебе тоже! Мои
представления
о мире были
настолько схожи
в
большинстве
аспектов с
Борькиными и
с Мишкиными,
что спорили
мы
исключительно
о деталях.
Это - самый
приятный
сорт беседы:
общность
исходных
посылок
способствует
взаимной
симпатии, а
разночтения
в
частностях
оставляют
простор для более
или менее
интеллектуальной
- в зависимости
от
количества
выпитого -
дискуссии. И
вот что ещё я
ценил в
нашем
общении,
хотя многие
альпинисты
и скалолазы
этого не поймут
и даже
осудят: мы,
три
человека
всю жизнь
увлечённые
горами и
скалами,
могли самозабвенно
протрепаться
пару часов
обо всём на
свете, ни
разу не
затронув
тему гор или
скал - нам это
было не
обязательно.
Тема гор и скал
присутствовала
в нашей
жизни в
качестве
некой
плаценты,
поставляющей
нам кислород
и жизненно
необходимые
питательные
вещества, но
мы не
чувствовали
навязчивой
необходимости
постоянно
обсуждать
процессы
дыхания и
питания. В
застольных
беседах и
баталиях мы
с Мишкой
чаще всего
решали
проблемы
эволюции,
хотя в
последнее
время Мишка
увлёкся
историей
цивилизаций
-
предопределённостью
этой
истории, - и
наши беседы
сдвинулись
вверх по
хронологической
линейке, а Борька,
обычно,
подкатывал
ко мне с
физикой и
астрофизикой.
Я заметил,
что Борька
сильно переоценивает
глубину
моих
познаний в
области
физики.
Как-то раз - но
только
однажды! - мне
удалось
произвести
на него
впечатление:
он не знал
физической
сути
пертурбационного
ускоряющего
маневра, с
помощью
которого
американцы
направляют
свои
межпланетные
станции к
дальним
планетам, а я
не только сумел
объяснить
ему всю эту
тряхомудию
"на пальцах",
но и
похвастался,
что сам
допёр до
этого в
период
институтской
юности. С тех пор,
Боря
делился со
мной
всякими
физическими
проблемами
и задачками,
с которыми
сталкивался
в своей
учительской
практике (во время
лазания, под
Мишкино и
Ленкино
шипение:
"кончайте
трыньдеть,
когда я
лезу"…), но я его
почти
всегда
разочаровывал:
мои озарения
в области
небесной
механики
остались в
далёких
восьмидесятых,
и, конечно же,
полнота его
и моих
знаний в
области
физики были
несопоставимы.
Ко всему, в
отличие от
меня или
Мишки,
Борька -
широчайший
эрудит именно
того плана,
который
бывает
востребован
в "Что, Где,
Когда".
Впрочем, он
никогда не
придавал
этим трём
вопросам
особого
значения,
предпочитая
им два
других:
"почему" и
"каким
образом". Он
умудрялся
держать в голове
неисчислимое
количество
занятных фактов,
но
по-настоящему
его
занимали
лишь механизмы
и скрытые
пружины
явлений. Последний
раз мы все
увиделись
на Осином дне
рождения за
пару недель
до их
отъезда в Грузию.
Мишка сидел
за столом
прямо
напротив
меня и не
хотел
терять ни
минуты на
скучные
церемонии
поздравления
брата:
прямиком
перешел к
делу - к
теориям
Джареда
Даймонда на
тему
коллапса
цивилизаций.
Мишка
увлёкся идеями
Джареда, как
он
увлекался
многими
вещами - ухал
с головой и
пытался
увлечь за
собой окружающих
(меня, как
минимум...), я
же, выслушав - ещё
на стенке,
под Ленкины
протесты... -
краткое
изложение в
Мишкиной
интерпретации,
остался
прохладным
скептиком.
Мишка
пытался
принудить
меня к
прочтению, и
я даже нашёл
и скачал и
"Коллапс", и
"Ружья, микробы
и сталь", что
говорит о
серьёзности
намерений,
но так и не
прочитал, а
теперь вот Мишка
рвался в бой
и требовал
ответа:
глаза горят,
сияет
улыбка,
нетерпеливо
сметается в
сторону
назойливый
именинник,
требующий
соблюдения
церемонии
"наливай-закусывай".
Ладно бы
только
"наливай-закусывай",
но Ося не
может
просто
наливать и
просто закусывать
- это претит
его
громогласной
натуре: он
произносит
тост за
тостом и
требует
того же от
других (что, в
данном
случае, как
раз, можно и
понять,
поскольку
это же у него
день
рождения). Но
ладно бы он
просто требовал
тостов, а он
требует их
именно от
меня, который
не любит и не
умеет
произносить
застольные
здравицы:
во-первых, он
хочет помешать
нашей с
Мишкой
беседе,
текущей по
индивидуальному
руслу в пику
всеобщему празднику,
а во-вторых,
он считает,
что если я
умею
сложить на
бумаге три
слова в
складное
предложение,
то я
непременно -
прирождённый
трибун,
оратор и
тамада,
тогда как я
терпеть не
могу
публичные
речи и
мучительно
выдавливаю
из себя
обычные
поздравительные
банальности.
Мишка -
яростный
противник
любых
церемоний, и
он в
принципе не
приемлет
банальностей,
а тут и вовсе
на кону
судьбы
цивилизаций,
поэтому он
отчаянно
меня выгораживает,
огрызается
на брата и на
отца - откровенно
бунтует. Вот
оно!.. "Мишка -
бунтарь" -
это то самое,
о чем я был
наслышан от
свидетелей
его, якобы,
бунтарской
молодости, но
никогда не
мог себе
представить:
этот комфортный,
добрейший
парень с
обаятельной
улыбкой -
бунтарь и
колоброд?.. - да
ни в жисть не
поверю…
"Не
мешай нам
общаться!" -
Мишка
совершает в сторону
Оси
отодвигающий
жест и,
наклонившись
через стол и
походя
опрокидывая
мне в тарелку
бокал вина,
пытается
вновь
встать на
рельсы
диалога,
пущенного
под откос
возмущённым
братом. Я чувствую
себя
неловко -
словно
яблоко
семейного
раздора,- но что
тут
поделаешь… "Вы
тут ведёте
отдельную
беседу и
разрушаете
атмосферу
общих
посиделок!" -
от Оси не так
просто
отделаться
и в
обыденной-то
жизни, а уж
тем более на
собственном
дне
рождения. "Почему
же
отдельную?! -
вон Лена
тоже участвует"
- прибегает
Мишка к
очевидной
демагогии,
поскольку
Лена-то как
раз никак не
участвовала
в нашей
трепатне.
Она просто
вовремя
подошла к
столу, и, к
чести её
будь
сказано, даже
не
разобравшись
в сути
потасовки,
подтвердила
своё
участие - с
таким
человеком
можно
ходить в
горы, и можно
доверить
ему свою
жизнь в
опасной
ситуации. Все эти
мелочи, все
эти
забавные
моменты, все
эти торнадо
в стакане
воды были бы
обречены на
скорое
забвение,
если бы не… Никто из
нас не любил
эту затею с
Ушбой, но как
отговоришь
взрослых,
умных и
опытных
людей от
подобной
затеи, когда
все мы ходим
в горы и
прекрасно
понимаем
людей,
ходящих в
горы. "На хер
сдалась вам
эта Ушба?" -
это
единственное,
что я
позволил
себе в
подходящий
для высказывания
мнения
момент.
Мишка
отмахнулся
со своей
фирменной
обаятельной,
немного
циничной –
обаятельно
циничной! -
улыбкой, отведя
глаза в
сторону:
"Брось, у нас
мало времени
- до этого всё
равно не
дойдёт". Мы, все
трое, были
настолько
отпетыми, жестоковыйными,
бескомпромиссными
материалистами,
что с моей
стороны
было бы
неуважением
к их памяти
нести
сейчас,
задним
числом, какие-то
принятые в
подобных
случаях
метафизические
благоглупости.
Я тоже
человек - материалисты
тоже люди, - и
мне иногда
очень хочется
думать и
произносить
что-нибудь
бессмысленно
утешительное,
но я слишком
люблю и
уважаю их
обоих, чтобы
позволить
себе такую
слабину.
Единственное,
чем
действительно
можно их
уважить - это
честная
память. |